Альтаир - Страница 48

Но мысли его чаще всего возвращались к разговору с Набатниковым. И не загадки далеких планет, не приключения Левы Усикова, не фильтры системы Митяя Гораздого, даже не воспоминания о Наде беспокоили Женю. В ушах еще звучали резкие и справедливые слова почти незнакомого ему человека — Набатникова. Женя привык читать книги о себе и своих сверстниках. Книги эти нравились, в них, как в зеркале, отражалась жизнь студентов. Зачеты, дискуссии, вечера в клубе и общежитии, прогулки и свидания, хорошие и плохие профессора, ребята-эгоисты и «симпатяги» — все что угодно было в книгах. Но Жене хотелось другого. «Конечно, юность прекрасна, кто ею не любуется! Это хорошо, но умиление вредно». Так говорил Набатников.

«Молодежь — хозяева мира, светлый дом передают им старики. Вот и будьте радушными хозяевами. Не наступайте старикам на ноги. У них — мозоли, всю жизнь провели на ногах, строя ваш дом», — вспоминались его слова.

Профессор приводил десятки разных примеров, сурово журил ребят — и все это было правильно. Говорил он с редкой прямолинейностью, что подкупало студентов, хотя они и чувствовали некоторую обиду. Другие бы на их месте поспорили, во всяком случае обозлились, как это часто бывает. Кто-кто, а юный товарищ с полученным только что аттестатом зрелости больше всего не любит критику своих поступков, особенно со стороны взрослых. Он же сам взрослый, не маленький, чтобы ему указывали, как держать ложку. Кроме того, в этом прекрасном возрасте у человека ярче всего проявляются критические наклонности. Постепенно рушатся авторитеты. Прежде всего бабушкин — это еще в школьном возрасте, — потом авторитет мамы, папы, профессоров, затем любимых писателей, ученых («Подумаешь, Ньютон! Без него бы открыли закон тяготения»), наконец дело доходит до философов, и только с годами авторитеты восстанавливаются, причем в новом, более глубоком качестве. Годам к тридцати восторжествует и бабушкин авторитет, человека, много пожившего, — с ней полезно иной раз посоветоваться.

Профессор Набатников хорошо знал молодежь. Когда-то заведовал кафедрой в одном из ленинградских институтов. Принимал зачеты. Руководил дипломной практикой, но это уже после того, как покинул студенческие аудитории, переехал в Москву и отдался научно-исследовательской работе в специальной лаборатории. Жене и его друзьям было неудобно расспрашивать профессора о его деятельности, но они узнали, что Набатников занимался не только наукой, но и партийным воспитанием, как секретарь партбюро.

Журавлихин — совсем молодой комсомольский работник, впервые его выбрали в комитет. Ему еще многому надо учиться, например, у такого интереснейшего человека, как Набатников, тем более, что он не расстается с ребятами. Видно, и вправду они ему полюбились. Каждого расспрашивал о жизни, интересовался их стремлениями, наклонностями, и это была не простая вежливость, не от скуки занимался разговорами. Как-то однажды он сказал, что терпеть не может, когда перед молодыми гражданами приседают на корточки и, тая от нежности, засматривают им в глаза: «Какие вы замечательные, умные. Куда уж нам, старикам!»

Зашел разговор об измененном уставе партии, о значении его в воспитании молодежи.

Набатников сидел, обняв Журавлихина за худые плечи, и, глядя на береговые огни, говорил неторопливо, густо окая:

— Вот вы жалуетесь: трудно, мол, нам, молодым. Шагнешь и оглядываешься: так поступил или нет? В этом нет ничего плохого. Гораздо хуже, когда не по годам развивается самоуверенность. Плевать, мол, мне на советчиков, сам с усами. Идет — и шлепается в лужу! — Уголки его губ тронула усмешка. — Но чаще всего самоуверенные молодцы идут не прямо, а выбирают обходную тропинку. Хитрят и, к сожалению, нередко добиваются успеха.

— Понятно, Афанасий Гаврилович, — сказал тогда Женя. — Ребята всякие бывают. Но в нашем институте честные. Не помню, чтобы обманывали. Персональных дел почти не было.

— А шпаргалки?

— Встречались. Но мы о них на всех собраниях говорим. Вот и Усиков скажет.

Лева отвел глаза.

В откровенном разговоре с Афанасием Гавриловичем Женя не мог не вспомнить об одной печальной Левкиной затее, когда он придумал «радиошпаргалку». Особой нужды в ней не было — Лева честно готовился к зачетам, — но желание удивить ребят своим изобретением заставило Усикова соорудить крошечный приемничек, от него тянулся тоненький, еле заметный проводник к уху с запрятанным в нем миниатюрным телефоном (Левка достал его от аппарата для тугоухих). Телефон был прикрыт кусочком ваты. Передатчик находился на скамейке, рядом с Митяем. Глядя в учебник, он должен был подсказывать Левке по радио. Но все дело поломалось. На комсомольском собрании Митяй вывел друга на чистую воду.

Учитывая искреннее признание Усикова, а также отсутствие в его затее корысти и злого умысла, собрание Леву простило, обошлось без взысканий. Лева подарил опозорившиеся аппараты радиокружку Дома пионеров, где им нашли другое применение, общественно-полезное.

Над этим изобретением Набатников смеялся до слез. Потом вновь заговорил о наболевшем, что его всерьез беспокоило:

— К шпаргалкам некоторые комсомольцы относятся с шуткой. Дескать, о чем речь? Явление абсолютно «нетипичное». Пусть так, но ведь это ложь. Кого человек обманывает? Профессора, принимающего зачет? Нет! — В глазах Афанасия Гавриловича появился неласковый блеск. — Прежде всего — государство, которое рассчитывает получить специалиста. Недоучки ему очень дорого обходятся. Кроме того, он лжет коллективу, а не Ване или Мане, хотя и за это в детстве его по головке не гладили. — Он нервно похлопал себя по карману, достал спички. — Но разве только в шпаргалках дело? — Зажег спичку, она погасла на ветру; профессор не заметил этого и продолжал — А штурмовщина? Человек месяцами ничего не делает, развлекается. Подходит сессия. Аврал! Свистать всех наверх! Три ночки не поспит — и все уже знает. А мы-то, дураки старые — профессора, методисты, — пыхтели, составляли графики, рассчитывали, за сколько часов молодой человек может усвоить предмет, да, избави бог, не велика ли нагрузка для организма! Советовались с медиками, спорили с директором, обсуждали все это в парткоме и комитете комсомола. В конце концов получалось, что только при ежедневной подготовке человек будет знать требуемый материал. И вдруг, — он высоко поднял косматые брови, — полнейший переворот в педагогике! Нашлись новаторы, которые опрокинули все нормы и разработали так называемый «скоростной метод» подготовки к экзаменам. Вот и получается, — продолжал Набатников, глядя на погасшую спичку, — снимают они только верхнюю тонкую стружку, а до глубины добраться некогда. Где уж там думать об отшлифовке! Поверхностный подход. Вместо солидных трудов эти «новаторы» еле-еле успевают прочесть популярные брошюрки да беглые свои конспекты. Обман это или нет? Как хотите, друзья мои, но думаю, что чистейший! Не обижайтесь, я прав. Покопайтесь в своей памяти.