Альтаир - Страница 47

На экране, как и должно быть, если позволяет расстояние до передатчика, появилось изображение. Не нужно было особенно точно настраиваться, так как мощность сигнала оказалась не маленькой. Видимо, «Альтаир» находился не так уж далеко.

— Хорошая четкость, — определил профессор, рассматривая неподвижное изображение.

Митяй почесывал затылок и не мог понять, что же случилось с изображением.

Ребята привыкли видеть висящую лодку, кусок кормы, мачту для флага, угол ящика. Сейчас ничего этого не было. Объектив «Альтаира» показывал пустынную палубу, освещенную лампочками. Они вытянулись цепочкой и где-то далеко пропадали в глубине экрана. По борту строгим рядом белых пик выстроились тонкие трубки, поддерживающие крышу над палубой.

— Повернули ящик! — с досадой воскликнул Усиков. — Теперь берега совсем не увидишь.

Митяй догадался об этом раньше Левки и забеспокоился всерьез. Он не верил, что местоположение теплохода можно определить по разговорам пассажиров и другим признакам. Только своим глазам верил Митяй, надеясь увидеть на экране четкую вывеску с названием пристани. Вот это доказательство! Все остальное, особенно Левкины домыслы, не принимались им в расчет.

Почти на всех пристанях суда загружались ящиками, тюками, корзинами. Не хватало места — заполнялись нижние палубы. Так было и сейчас. Пришлось потесниться. Ящик с аппаратом прижали к самому борту, чтобы уложить рядом другой, груз. Хорошо, что объектив «Альтаира» видел палубу. Ящик с прорезанным в нем отверстием могли бы повернуть иначе, то есть объективом к стенке другого ящика.

— Кто-то идет! — негромко сказал профессор, увлеченный новой для него техникой.

Не каждому приходится видеть тайную передачу телевидения. Пассажир, идущий по палубе, не мог даже предполагать, что за ним наблюдают, причем не из окна соседней каюты, а совсем с другого теплохода, который плывет за десятки километров отсюда.

Человек медленно шел навстречу объективу. Вначале была видна только его расплывчатая фигура — что-то вроде силуэта на матовом стекле фотокамеры. Затем, по мере его приближения к ящику, четкость повышалась, исчезла расплывчатость линий, уже можно было рассмотреть пышные, курчавые волосы, освещенные лампами сверху. Но вот человек подошел совсем близко. Яркая лампа светила ему прямо в лицо.

— Багрецов! — прошептал Женя.

Сомнений не было. Высокий худощавый парень. Криво завязанный пестрый галстук. Плащ, небрежно висящий на руке. Наивные и вместе с тем грустные глаза. Этого человека Женя узнал бы не только на экране вполне приличного телевизора, но и на плохом, недодержанном негативе. Правда, к тому у Журавлихина были свои, сугубо личные причины. Как же ему не знать Надиного друга!

Багрецов ходил взад и вперед по палубе, постоянно оглядываясь.

Куда ехал Багрецов? И Митяю и Леве этот вопрос показался бы праздным, но Женю заинтересовал серьезно. Багрецов знал маршрут экспедиции Толь Толича, поэтому Надя, по просьбе Журавлихина, должна была найти следы своего обиженного друга.

«Попробуем рассуждать так, — думал Женя, поеживаясь от свежего ветра из окна. — Если каким-либо способом связаться с Багрецовым, то аппарат будет найден. Багрецов знает, кому принадлежит груз. Значит, мы все равно нашли бы его, хоть на Южном полюсе… Но как послать телеграмму Багрецову? На какую пристань? На какой теплоход? Хорошо бы этот друг написал Наде, тогда через нее можно связаться с ним».

Желание ясное и абсолютно естественное, но Женя, к удивлению своему, почувствовал, что не хочет письма Багрецова. «Пусть молчит, ничего ей не пишет. «Альтаир» найдем и без него», — говорил Журавлихин, успокаиваясь тем, что Наде неприятно получать письма от оскорбленного друга.

Напрасно Женя хитрил, оправдываясь заботой о девичьем покое; пусть невольно, но все же он изменял своим принципам. Хотелось, чтоб письмо Багрецова затерялось, телеграммы не доходили и сам он как можно дольше не приезжал в Москву.

Все это было противно и шло вразрез с высоконравственными установками Журавлихина, его деликатностью и щепетильностью…

Набатников ушел спать. Ребята по очереди зевали. Журавлихин распределил порядок дежурств у телевизора. Ему досталось утреннее дежурство — надо как следует выспаться, чтобы не подвести ребят.

За окном было темно. «Горьковский комсомолец» обгонял гигантский плот. Его тащил маленький буксировщик. Гулко стучали колеса по воде. На плоту стояла изба, из открытой двери падал свет на развешанное возле белье. Женщина, посматривая на облачное небо, снимала простыни и детские носочки. Из трубы шел дым. Слышался голос радио: «Ах, краснотал мой, краснотал! Ты все ли мне тогда сказал?»

Из двери вышел раздетый до пояса человек с полотенцем, нагнулся к умывальнику. Все было по-домашнему на этом острове. Он, длинный, тянулся, вероятно, на целый километр. Такие большие, но не пловучие острова отмечаются на картах.

И плот, и дом, и даже белье на веревке — все это казалось Жене необычным, никогда не виданным.

Путешествие в мир продолжалось. Студенты видели его двойным зрением — собственными глазами и глазом «Альтаира».. Он, как разведчик, идет сейчас впереди.

Положив на руки подбородок, Женя, сгорбившись, сидел у окна и мысленно подводил итоги первых дней путешествия. Сколько событий, сколько впечатлений! Голубые судаки, проступок «инспектора справедливости», его неожиданный прыжок и печальные последствия. «Собачий мир» и парад остроголовых. А люди какие встретились Жене! Взять хотя бы тех, что сидели на корме рядом с «Альтаиром». Еще эта встреча с Багрецовым… Нет, не уснуть.